Севену (навеяло чего-то про череп с вином
).
Я срок переходил.
Под сердцем плод тяжелый.
Боюсь, что мертвое
Рожу теперь дитя.
А доктора мои - ханыги и пижоны,
Им не понять самим, чего они хотят.
А коль стихи умрут,
Свет белый не обидев,
Так для чего живет
Тот, кто грешил в ночи,
Тот, кто ласкал перо,
В нем женщину увидя,
И кто, прикуривая, пальцы жег
На пламени свечи?
Стихи стучатся в мир
Доверчиво и властно,
Они ломают кость
И выгрызают плоть.
Но не родиться им -
Потуги все напрасны,
И леденит мне грудь
Сыновнее тепло.
Я схваток не боюсь,
Как избавленья жду их
От всенощных моих
Болезненных толчков.
Я не хочу нести
Кладбищенскую тую
На холмик мертворожденных стихов.
Все к лучшему идет:
Идущий да обрящет.
Но что обрящет он,
Во мне сидящий плод?
А телефон молчит,
И пуст почтовый ящик -
У докторов моих
Полно других забот.
(с) Александр Яковлевич Розенбаум (депутат ГД), ноябрь 1983 год.